12

 

 

Истинный первородный грех заключается в ограни­чении Сущего. Не делай этого.

Спокойный теплый денек, мокрый тротуар от только что прошедших ливней. Мы идем в город.

— Дон, ты можешь проходить сквозь стены, правда?

— Нет.

— Когда ты отвечаешь на что-нибудь «нет», а я знаю, что это означает «да», — это значит, что тебе не нравится постановка вопроса.

— Какие мы наблюдательные, не так ли? — сказал он.

— Проблема в проходить или в стенах?

— Да, и еще хуже. Твой вопрос предполагает, что я существую в одном ограниченном пространстве-времени и передвигаюсь в другое пространство-время. Сегодня я не в настроении принимать твои ложные предположения обо мне.

Я нахмурился. Он знал, о чем я спрашивал. Почему он не ответил мне прямо и не позволил мне дознаться, как он делает такие вещи?

— Это моя слабая попытка помочь тебе быть точным в своем мышлении, — сказал он мягко.

— О'кей. Ты можешь сделать так, что покажется, будто ты проходишь сквозь стены, если захочешь? Такой вопрос лучше?

— Да. Лучше. Но если хочешь быть точным...

— Не говори мне. Я знаю, как сказать то, что я имею в виду. Вот мой вопрос. Как это происходит, что можешь продвинуть иллюзию ограниченного отождествления, вы­раженного в этом веровании в такой пространственно-вре­менной континуум, как твое «тело», сквозь иллюзию мате­риального ограничения, называемого «стеной»?

— Молодец! — сказал он. — Когда ты правильно зада­ешь вопрос, то он сам по себе является ответом, так ведь?

— Нет, вопрос не ответил сам по себе. Как ты прохо­дишь сквозь стены, Дон?

— РИЧАРД! Ты почти держал его в руках, а потом взял да и пустил все на ветер. Я не могу проходить сквозь сте­ны... когда ты так говоришь, ты предполагаешь вещи, кото­рых я предположить не могу. Я вообще не предполагаю, а если буду предполагать, то ответом будет: «Я не могу».

— Но, Дон, ведь так трудно изложить все настолько точно. Неужели ты не знаешь, что я подразумеваю?

— Так, значит, оттого, что это трудно, ты не пытаешься этого сделать. Научиться ходить сначала тоже было труд­но, но ты практиковался в этом, и теперь ты делаешь это так, что оно выглядит легким.

Я вздохнул.

— Ну, ладно. Забудем об этом вопросе.

— Я забуду о нем. Мой вопрос к тебе: а ты можешь?

Он взглянул на меня так, словно его ничто не тревожит.

— Значит, ты говоришь, что тело — иллюзия, и стена — иллюзия, но отождествление реально, и его нельзя считать иллюзией.

— Я это не говорю. Это говоришь ты.

— Но это правда.

— Конечно, — сказал Дональд.

— Как ты это делаешь?

— Ричард, ничего не нужно делать. Ты всего лишь ви­дишь, что это уже сделано.

— Всего лишь! Звучит просто.

— Это все равно что ходить. Теперь ты удивляешься, что когда-то было трудно этому научиться.

— Дон! Проходить сквозь стены для меня сейчас не трудно: это просто невозможно.

— Не думаешь ли ты, что если будешь повторять «не­возможно» снова и снова, в тысячный раз, все трудные ве­щи станут для тебя легкими?

— Извини. Это возможно, и я сделаю. Когда придет время.

— Люди, он ходит по воде и разгоняет облака, и все-та­ки он опускает руки оттого, что не проходит сквозь стены.

— Но то было легко, а это...

— Утверждая, что ты чего-то не можешь, ты лиша­ешься всемогущества, — пропел он. — Разве неделю назад ты не плавал в земле?

— Ну, плавал.

— А разве эта стена не является просто вертикальной землей? Неужели для тебя имеет такое большое значение, в каком направлении двигается иллюзия? Горизонтальные иллюзии победимы, а вертикальные — нет?

— Дон, по-моему, ты достаешь меня.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Коль скоро я достаю тебя, значит, пришло время ос­тавить тебя ненадолго.

Зданием на самом краю города был склад зерна и кор­мов, большое здание из оранжевого кирпича. Мне показа­лось, что он решил идти к самолетам другой дорогой, нап­рямик, свернув на какую-то тайную тропинку. Кратчайшая дорога шла сквозь кирпичную стену. Неожиданно Дональд повернул направо, к стене и исчез. Я думаю теперь, что, если бы сразу же свернул вместе с ним, я бы тоже прошел сквозь нее. Я просто остановился на тротуаре и смотрел на то место, где он только что был. Когда я протянул руку и дотронулся до кирпича, это был твердый кирпич.

— Когда-нибудь, Дональд, — сказал я,— когда-ни­будь...

Длинной дорогой, один, я пошел к самолетам.

— Дональд, — сказал я, когда добрался до поля, — я пришел к выводу, что ты просто не живешь в этом мире.

Он испуганно взглянул на меня сверху, с крыла самоле­та, где он учился наливать бензин в бак.

— Конечно, нет. А ты можешь назвать мне кого-нибудь, кто живет?

— Что ты имеешь в виду, Дон? Я! Я живу в этом мире!

— Превосходно! — сказал он так, словно путем незави­симого изучения я раскрыл потрясающую тайну. — Напом­ни мне потом, что сегодня я угощаю тебя обедом... я пора­жаюсь тому, что ты никогда не устаешь учиться.

Я недоумевал. Дон говорил это без тени сарказма или иронии. Он имел в виду то, что сказал.

— Не понимаю тебя, Дон. Конечно же, я живу в этом мире. Я и что-то около четырех миллиардов других людей. Это ты...

— О Господи, Ричард! Ты всерьез! Обед отменяется. Никаких сосисок, никакого пива, вообще ничего! А я-то думал, что постиг основное знание! — Он замолчал и смот­рел вниз на меня с сожалением.

— Так ты в этом уверен. Ты, оказывается, живешь в том же самом мире, что и, ну, скажем, биржевой маклер, так? Твоя жизнь только что пошла кувырком и изменилась, по­ложим, из-за новой политики Биржевого комитета — пе­ресмотр ценных бумаг, причем пайщики теряют больше 50% вклада, не так ли? Ты живешь в том же самом мире, что и шахматист, участвующий в турнирах, да? На этой неделе открытый турнир в Нью-Йорке, Петросян и Фишер, Браун в Манхеттене борются за куш в полмиллиона долла­ров, а что же ты делаешь на каком-то выгоне в Мейтлэнде, штат Огайо? Ты и твой биплан «Флит» выпуска 1929 года приземлился на поле какого-то фермера с необходимым для твоей жизни разрешением этого самого фермера, с людьми, желающими покататься на самолете десять минут, с Киннеровским мотором и смертельным страхом грозы... Как ты думаешь, сколько людей живет в твоем мире? Ты говоришь, что в твоем мире живут четыре миллиарда чело­век? Ты стоишь там внизу и говоришь мне, что четыре мил­лиарда человек не живут в четырех миллиардах отдельных миров — уж не дурачишь ли ты меня?!

Он задохнулся от гнева, так быстро он говорил.

— Дон, а я уже почти ощущал вкус тех сосисок с кет­чупом.

— Очень жаль. Я был бы счастлив купить их тебе. Но, увы, теперь тебе лучше о них забыть.

И хоть тогда я в последний раз обвинил его в том, что он не живет в этом мире, прошло еще много времени, преж­де чем я смог понять слова на той странице, где открылся Справочник:

Если ты будешь какое-то время практиковать вы­мысел, то ты поймешь, что вымышленные характеры иногда более реальны, чем люди, имеющие тело и бьющееся сердце.

 

 

 

 

 

 

13

 

 

Твоя совесть есть мера искренности твоего желания быть самим собой.

Прислушайся к ней внимательно.

— Мы все свободны делать все, что нам хочется, — сказал он в тот же вечер. — Разве это не просто, и не ясно, и не очевидно? Не великий ли это путь к управлению Все­ленной?

— Почти так. Но ты забыл довольно-таки важную часть, — сказал я.

— Да ну?

— Мы все свободны делать все, что нам хочется, пока мы не причиняем кому-то вреда, — упрекнул я его. — Я знаю, что ты это и имел в виду, но тебе следует говорить вслух то, что ты подразумеваешь.

В темноте неожиданно послышался звук шаркающих шагов, и я быстро поднял голову.

— Ты слышал это?

— Да. Похоже, там кто-то есть... — Он поднялся и по­шел в темноту. Вдруг он засмеялся и назвал имя, которое я не мог разобрать. — Все в порядке, — услышал я его голос. — Нет, мы будем тебе рады... незачем бродить вокруг... пойдем, мы тебя приглашаем, правда...

— Спасибо. Мне не хотелось бы мешать вам и навязы­ваться.

Голос был с сильным акцентом, не то русским, не то чешским, но больше всего похожим на трансильванский.

Человек, которого Шимода привел к костру, был... ну, как бы это сказать, — несколько необычно встретить тако­го человека среди ночи где-то на Западе. Маленький, тще­душный, похожий на волка человечек, пугающий своим видом — в вечернем туалете, в черной пелерине с капюшо­ном на красной атласной подкладке, — на свету он чувс­твовал себя неловко.

— Я проходил мимо, — сказал он. — Это поле — крат­чайший путь к моему дому...

— Неужели? — Шимода не верил этому человеку, знал, что тот лжет, и в то же время изо всех сил сдерживался, чтобы не рассмеяться вслух. Я надеялся, что скоро пойму, в чем дело.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказал я. — Можем ли мы быть вам чем-нибудь полезными?

Я не чувствовал в себе такого уж сильного желания быть полезным, но человек выглядел таким несчастным, так весь съежился, что мне и вправду хотелось, чтобы он почувствовал себя непринужденно, если сможет.

Он посмотрел на меня с отчаянной улыбкой, от которой я похолодел.

— Да, — сказал он, — вы можете помочь мне. Поверьте, мне очень это нужно, иначе бы я не просил... Можно мне попить вашей крови? Самую малость, это моя еда. На свою беду я нуждаюсь в человеческой крови...

Может, из-за акцента, а может, он не настолько хорошо владел английским, либо я не понял его слов, но я вскочил на ноги куда быстрее, чем делал это в течение многих ме­сяцев, и от моей стремительности солома полетела в огонь.

Человек отступил назад. Вообще-то я безвреден, но я довольно рослый человек и могу выглядеть угрожающе. Он грустно отвернулся.

— Сэр! Простите меня! Простите! Пожалуйста, забудь­те то, что я говорил тут о крови! Но, видите ли...

— Что вы говорите!? — Я рассвирепел еще больше оттого, что испугался. — Что за вздор, черт побери, вы мелете, мистер?! Не знаю, кто вы такой, вы что, что-нибудь вроде ВAM...

Шимода оборвал меня прежде, чем я договорил это слово.

— Ричард, наш гость говорил, а ты прервал его. Пожа­луйста, сэр, продолжайте, мой друг несколько тороплив.

— Дональд, — сказал я. — Этот парень...

— Тихо!

Я до того был удивлен всем этим, что замолчал и только с невыразимым ужасом смотрел не странное существо, вырванное из привычной ему темноты светом нашего кос­тра.

— Пожалуйста, поймите, — робко заговорил он после паузы, — я же не выбирал родиться вампиром. Это нес­частье! У меня так мало друзей! Но каждую ночь, каждую ночь я должен иметь чуточку, самую малость свежей чело­веческой крови, иначе я буду страдать от страшной боли. А если я этого не получу дольше, то просто не смогу жить! Прошу вас, мне будет очень больно и я умру — если вы позволите мне пососать вашей крови... совсем немножко... не больше пинты... — он приблизился ко мне на шаг, обли­зывая губы, думая, очевидно, что Шимода контролирует меня и каким-то образом заставит подчиниться.

— Еще шаг, и кровь будет обязательно, мистер. Только прикоснитесь ко мне — и вы умрете...

Пожалуй, я не убил бы его, но мне очень хотелось для начала связать его, а уж потом продолжить наш разговор. Должно быть, вампир поверил мне, потому что остановил­ся и вздохнул. Он повернулся к Шимоде.

— Вы добились своего?

— Думаю, что да. Благодарю вас.

И тут вампир улыбнулся мне, совершенно свободно, крайне довольный собой, как актер на сцене, когда предс­тавление закончилось.

— Успокойтесь, я не буду пить вашу кровь, Ричард, — сказал он дружелюбно на совершенном английском языке без всякого акцента, и пока я смотрел на него, он исчезал, будто внутри него выключили свет... Через пять секунд он исчез.

Шимода снова сел у костра.

— Как я рад, что ты не имеешь в виду того, что гово­ришь!

Я все еще дрожал от адреналина, готовый к битве с чу­довищем.

— Дон, я не уверен, что гожусь для этого. Может, ты лучше объяснишь, что происходит? Ну хоть... ЧТО ЭТО БЫЛО?

— Дот был вампиром из Трансильвании, — сказал он с еще большим акцентом, чем у того чудовища. — Или, если быть точным, Дот — мыслеформа вампира из Трансиль­вании. Если когда-нибудь тебе захочется что-то объяснить и ты думаешь, что тебя не слушают, расшевели его малень­кой мыслеформой, чтобы продемонстрировать то, что ты имеешь в виду. Думаешь, я перестарался с ним, с этой на­кидкой, клыками, с таким его акцентом? Слишком жуток для тебя?

— Накидка была первоклассная, Дон. Но сам он, пожа­луй, был чересчур стереотипным, нелепый какой-то... Я вовсе не испугался.

Он вздохнул.

— Ну, ладно. Ты получил что надо, а это главное.

— А что надо?

— Ричард, будучи таким свирепым по отношению к вампиру, ты делал то, что хотел делать, хоть ты и знал, что это кое-чему повредит. Он ведь сказал тебе, что ему будет больно, если...

— Он собирался пить МОЮ КРОВЬ!

— Что мы и делаем с каждым, когда говорим, что нам будет больно, если они не будут жить по-нашему.

Я долго сидел молча, думая об этом. Я всегда верил, что мы должны поступать, как нам хочется, коль скоро мы не причиняем вреда ближнему, а тут это не проходило, чего-то не хватало.

— Тебя сбивает с толку, — сказал Дон, — это общепри­нятое высказывание, которое на деле оказывается невыпол­нимым. Это слова не причинить вред кому-то другому. МЫ САМИ ВЫБИРАЕМ, ПРИЧИНЯТЬ НАМ ВРЕД ИЛИ НЕТ. Мы — вот кто решает. Никто другой. Мой вампир сказал тебе, что ему будет причинен вред, если ты не поз­волишь. Это его решение, чтобы ему причинили вред, его выбор. То, что ты с этим делаешь, — это твое решение, твой выбор: дать ему крови или отвергнуть его; связаться с ним или вонзить ему осиновый кол в сердце. Если ему не хочет­ся получить осиновый кол в сердце, он свободен противос­тоять тебе любым образом, каким ему захочется. И так далее, и так далее, выбор, выбор.

— Если смотреть на вещи таким образом...

— Послушай, — сказал он, — это очень важно. МЫ. ВСЕ. СВОБОДНЫ. ДЕЛАТЬ. ВСЕ. ЧТО. МЫ. ХОТИМ. ДЕЛАТЬ.

 

 

Главы 14 и 15