3

 

 

Бесконечная толпа людей, людские потоки, текущие к одному человеку, который находится в центре. Затем поток людей превращается в океан, который вот-вот поглотит этого человека, но вместо того, чтобы утонуть, он идет по океану, посвистывая, и исчезает. Водный океан превратил­ся в травяной. Бело-золотой Тревл Эйр приземлился на тра­ве, из кабины выбрался пилот с матерчатым транспаран­том: ЛЕТИТЕ — 3 долл. — ЛЕТИТЕ.

Было три часа утра, когда я проснулся от этого сна, пом­ня его весь, и по какой-то непонятной причине почувство­вал себя счастливым. Я открыл глаза и увидел, что большой Тревл Эйр стоит возле Флита. Шимода сидел на своей пос­тели так же, как и тогда, когда я впервые встретил его, опершись на левое крыло своего самолета. Нельзя сказать, что я видел это ясно, просто знал, что это так.

— Эй, Ричард, — тихонько позвал он из темноты. — Разве это не объясняет тебе, в чем дело?

— Что объясняет мне? — сказал я, смутно соображая спросонок, все еще вспоминая сон и, кажется, ничуть не удивленный тем, что он еще не спит.

— Твой сон. Этот парень, толпа и самолет, — терпеливо проговорил он. — Тебе было любопытно узнать насчет ме­ня, теперь ты знаешь. Все в порядке?

Было такое сообщение: Дональд Шимода, тот, которого прозвали «Механик-Мессия», американский авиатор, исчезнувший однажды на глазах у двадцати пяти тысяч сви­детелей. Это я помнил, читал на газетном стенде в каком-то городишке в Огайо, но только потому, что это было напе­чатано на первой странице.

— Дональд Шимода.

— К вашим услугам, — сказал он. — Теперь ты знаешь, и не ломай больше голову на эту тему. А теперь спи.

Но я долгое время думал об этом, прежде чем заснуть.

— Разве это можно... я и не думал... У тебя такое пред­назначение — Мессия, ведь от тебя ожидают, что ты спа­сешь мир, так? Я и не знал, что Мессия может вот так зап­росто закручивать гайки, а потом взять и все бросить.

Я сидел верхом на обтекателе Флита и рассматривал своего странного приятеля.

— Дон, брось-ка мне, пожалуйста, ключ 9/16.

Он поискал в ящике и бросил мне гаечный ключ. Как и другие инструменты, в то утро ключ, который он мне бро­сил, замедлил свой полет и остановился в воздухе, плавая в невесомости, лениво вращаясь. Однако как только я кос­нулся его, он тяжело опустился мне в ладонь, обычный хромованадиевый авиационный гаечный ключ, хотя и не сов­сем обычный. С тех пор как у меня в руках сломался ключ 7/8, я купил самые лучшие инструменты, какие только можно достать... Этот вот был как раз первого класса, а это, как знает каждый механик, не очень-то обычный гаечный ключ. Он мог бы быть сделан из золота, судя по цене, одно удовольствие держать его в руке и знать, что он ни за что не сломается, что бы с ним ни вытворяли.

— Конечно, ты можешь отказаться. Бросить все, что хочешь, если передумал. Ты можешь перестать дышать, ес­ли захочешь.

Он пустил в воздух полетать отвертку Филлипса, прос­то так, для развлечения.

— Итак, отказываешься быть Мессией, и если мои слова звучат так, будто я оправдываюсь, то это, возможно, пото­му, что я действительно все еще чуть-чуть оправдываюсь. Лучше уж так, чем продолжать работу и ненавидеть ее. Хороший Мессия не испытывает чувства ненависти и сво­боден идти любой дорогой, по которой он хочет идти. Что ж, это, конечно, справедливо для любого. Мы все сыновья Бога, или дети Сущего, или идеи Разума, или еще чего-то, как ты это ни называй.

Я трудился над тем, чтобы затянуть гайки в основании цилиндра на моторе Киннера. Хороший двигатель — ста­ренький В-5, но через какие-нибудь сто часов лета гайки так и норовят разболтаться, поэтому лучше уж не доводить до этого и подтянуть их заранее. И конечно, первая же, которую я попробовал ключом, была завернута на четверть оборота слабее, чем следует, и я порадовался своей предус­мотрительности, решив заняться ими в это утро... до того, как появятся первые пассажиры.

— Дон, Дон, верно, но похоже, что мессианство отлича­ется от других работ, а то, знаешь, Иисус бы вернулся и зарабатывал на жизнь тем, что строгал бы доски рубанком. Может быть, это только звучит странно.

Он задумался, пытаясь понять мою точку зрения.

— Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать. Странно в этом как раз именно то, что Он не бросил все, когда они впервые стали называть Его Спасителем. Вместо того, что­бы удрать при этой скверной новости. Он попробовал рас­суждать логически: «Ладно, я — Сын Бога, но мы все та­кие; я — Спаситель, но и вы все тоже! Чудеса, которые я делаю — и вы можете делать!» Любой человек в здравом уме понимает это.

Наверху на обтекателе было жарко, но мне вовсе не ка­залось, что я занимаюсь каким-то тяжелым трудом. Чем больше мне нужно было сделать, тем меньше я называл это работой. Я чувствовал удовлетворение, занимаясь тем, что не позволит цилиндру отвалиться от двигателя.

— Ну скажи, что тебе нужен еще ключ.

— Мне не нужно никакого ключа, и я оказался настоль­ко духовно продвинутым, что смотрю на эти твои трюки, Шимода, просто как на игры умеренно развитого адепта или, быть может, начинающего гипнотизера.

— Гипнотизера! Парень, ты все же ближе к цели! Но уж лучше гипнотизер, чем Мессия. Что за скучная работа! И как это я не подумал, что она будет такой скучной.

—    Ты знал, — сказал я мудро.

Он только засмеялся.

— Ты когда-нибудь думал, Дон, что в конце концов может оказаться, что бросить не так-то уж просто. Может оказаться, что не так просто зажить жизнью простого чело­веческого существа.

Он рассмеялся в ответ.

— Ты, конечно, прав, — сказал он и взъерошил волосы. — Стоило мне остаться в каком-нибудь месте на день-два дольше, и уже люди знали, что я представляю собой нечто странное. Погладишь меня по рукаву — и исцелишься от конечной стадии рака, — и неделя не пройдет, как я снова посреди толпы. Этот самолет дает мне возможность перед­вигаться, и никто не знает, откуда я пришел и куда направ­люсь дальше, а это меня вполне устраивает.

— Тебя ждут крутые перемены, круче, чем ты думаешь, Дон.

— Да ну?

— Да, в наше время все идет от материального к духов­ному... Хоть и медленно, но все же этого движения не оста­новить... Думаю, мир не оставит тебя в покое.

— Им нужен не я, а чудеса! А это я могу передать кому-нибудь еще. Пусть он будет Мессия. Я не скажу ему, что это скучная работа. И кроме этого: «нет настолько большой проблемы, чтобы от нее нельзя было убежать».

Я соскочил с обтекателя на траву и стал подтягивать гайки на третьем и четвертом цилиндрах. Они не все раз­болтались, но некоторые следовало довернуть.

— Ты что, цитируешь изречения знаменитой собачки Снупи, Дон?

— Я буду цитировать истину отовсюду, где бы ни нахо­дил ее, не угодно ли вам это?

— Ты мастер убеждать, Дон. А что, если я начну покло­няться тебе прямо сейчас? Что, если я устану возиться со своим мотором и начну умолять, чтобы ты починил его за меня? Послушай: я отдам тебе все деньги, которые я полу­чу, работая до захода солнца, все до последнего цента, если только ты научишь меня парить в воздухе! Если же ты не сделаешь этого, тогда я буду знать, что обязан молиться Тебе, Святому, Посланному Облегчить Бремя!

Он только улыбнулся в ответ. Я до сих пор думаю, что он не понимал, что не может убежать. Как мог я знать то, чего не знал он?

— У тебя был весь этот спектакль, который мы видим в фильмах об Индии? Толпы на улицах, миллионы рук, каса­ющихся тебя, цветы и фимиам, золотые помосты, увешан­ные серебристыми гобеленами, где бы ты мог стоять и го­ворить?

— Нет. Еще до того, как я попросил эту работу, я знал, что не смогу этого вынести. Поэтому я выбрал Соединен­ные Штаты и получил только толпы.

Ему было мучительно вспоминать об этом, и я пожалел, что затеял этот разговор.

Он сидел в траве и продолжал говорить, глядя сквозь меня.

— Я хотел сказать: Бога ради, если вы хотите свободы и радости, неужели вы не видите, что этого нет нигде вне нас? Скажите себе, что это у вас есть, — и это у вас будет! Действуйте так, как будто она ваша, и она будет ваша! Ри­чард, что же такого непонятного в этом? Но они даже не слышали, большинство из них. Чудеса — это все равно что ходить на автогонки, желая увидеть аварии, так они ходили на меня, чтобы увидеть чудеса. Сначала ты просто не находишь себе места от бессилия, а через какое-то время все это становится просто скучным. Я понятия не имею, как другие мессии могут выносить такое.

— Когда ты так изображаешь дело, оно теряет некото­рую долю очарования, — сказал я. Подтянув последнюю гайку, я отложил инструменты. — Куда мы сегодня отпра­вимся?

Он подошел к моей кабине и, вместо того чтобы стереть насекомых с ветрового стекла, провел над ним рукой, и раздавленные маленькие создания ожили и улетели прочь. Его собственное ветровое стекло, конечно, никогда не нуж­но было чистить, и теперь я знал, что его мотор тоже никог­да не потребует никаких забот.

— Я не знаю, — сказал он. — Я не знаю, куда мы нап­равимся.

— Что ты хочешь сказать? Ты же знаешь будущее и прошлое всех вещей. Ты знаешь точно, куда мы летим!

Он вздохнул.

— Да, но я стараюсь не думать об этом.

В течение короткого времени, пока я работал с цилинд­рами, я с восторгом думал, что все, что нужно делать, так это оставаться с этим парнем — и не будет никаких проб­лем, не случится ничего плохого и все будет прекрасно. Но то, что он сказал это: «Я стараюсь не думать об этом», зас­тавило меня вспомнить, что случается с мессиями, послан­ными в этот мир. Здравый смысл кричал мне повернуть на юг после взлета и лететь от этого человека как можно даль­ше. Но, как я уже говорил, бывает одиноко летать самому, и я был рад найти его, просто чтобы был кто-то, с кем мож­но было бы поговорить, и этот кто-то отличал бы элерон от вертикального стабилизатора.

Я бы повернул на юг, но после взлета я остался с ним, и мы полетели на северо-восток в будущее, о котором он ста­рался не думать.

 

 

Главы 4 и 5