9

 

 

Дни совсем перемешались. Мы летали, как и всегда, но я перестал отсчитывать лето названиями городов или день­гами, которые мы зарабатывали на наших пассажирах. Я стал отмечать лето тем, чему я научился, разговорами, ко­торые мы вели, закончив полеты, чудесами, нет-нет, да и случавшимися вплоть до того времени, пока я, наконец, не узнал, что это вовсе не чудеса.

Вообразим, что Вселенная прекрасна, справедлива и совершенна, — поведал мне однажды карманный Спра­вочник. — И тогда будь уверен в одном: Сущее уже соз­дало ее в собственном воображении все-таки немного лучше, чем это сделал ты.

 

 

 

 

 

 

10

 

 

День выдался спокойным... Изредка какой-нибудь слу­чайный пассажир. В промежутках я учился разгонять об­лака.

Я когда-то работал летным инструктором и знал, что ученики всегда делают легкие вещи трудными; уж мне ли не знать, потому что теперь я сам был учеником, грозно хмурящимся на свои кучевые мишени. Мне для начала побольше бы теории, чем практики. Шимода растянулся под крылом Флита и притворился спящим. Я тихонько ударил его по руке, и он открыл глаза.

— Я не могу сделать этого, — сказал я.

— Можешь, — сказал он, и опять закрыл глаза.

— Дон, я пробовал! Стоит мне подумать, что что-то происходит, как облако дает сдачи и становится еще пыш­нее, чем прежде.

Он вздохнул и сел.

— Выбери мне облачко. Пожалуйста, легонькое.

Я выбрал самое большое и зловещее облако на небе на высоте тысячи футов, испускающее белый дым из ада.

— Вот то, над силосной башней, — сказал я. — Вот это, которое темнеет.

Он посмотрел на меня молча.

— За что ты так ненавидишь меня?

— Потому что я люблю тебя, Дон. Потому что я прошу это, — улыбнулся я. — Тебе нужен вызов. Но если хочешь, я, пожалуй, выберу поменьше...

Он снова вздохнул и повернулся лицом к небу.

— Я попробую. Ну что ж, какое?

Я взглянул наверх, и облако, чудовище со своими мил­лионами тонн дождя, исчезло; просто нескладная дыра го­лубого неба на том месте, где оно было.

— Ну и ну, — сказал я.

— Неплохая работа, — оценил он. — Нет, хоть мне и хотелось принять похвалы, которыми ты со всей чест­ностью меня осыпаешь, но все же я должен сказать тебе — это легко.

Он показал на крохотный клочок тумана над головой.

— Вот. Твоя очередь. Готов? Давай!

Я посмотрел на пушистую крохотульку, а она посмот­рела на меня. Я подумал о том, что она исчезла, подумал о пустом месте там, где она была, я струил видения горячих лучей на нее, просил, чтобы она появилась где-нибудь в другом месте, и медленно-медленно, через минуту, через пять, через семь — облачко наконец исчезло. Другие обла­ка увеличивались, а мое исчезло.

— Ты не очень расторопен, не правда ли? — спро­сил он.

— Это же в первый раз! Я ведь только начинаю! Вос­стаю против невозможного... ну ладно, — невероятного, и все, что тебе приходит в голову сказать, — так это то, что я нерасторопен! Это было превосходно, и ты сам это знаешь!

— Поразительно! Ты был так привязан к нему, и все-та­ки для тебя оно исчезло.

— Привязан! Я колотил облако всем, чем попало! Ша­ровые молнии, лазерные лучи. Пылесос величиной с дом...

— Негативные привязанности, Ричард. Если ты дейс­твительно хочешь удалить облако из своей жизни, не делай из этого большого дела, просто расслабься и удали его из своего мышления. Вот и все. И дело с концом.

Облако не знает, почему оно движется в таком-то направлении и с такой-то скоростью.

Вот что пришлось сказать справочнику.

Оно чувствует толчок... вот место, куда нужно те­перь идти. Но небо знает, куда и зачем плывут облака, какую картину они рисуют, и ты тоже узнаешь, когда поднимешься достаточно высоко, чтобы взглянуть за горизонт.

           

 

 

 

 

 

11

 

 

Тебе никогда не дается желание без того, чтобы не да­вались силы осуществить его.

Возможно, однако, для этого тебе придется потру­диться.

Мы приземлились на огромном пастбище рядом с пру­дом в три акра для купания и водопоя лошадей, вдали от городов, где-то на линии, соединяющей Иллинойс с Инди­аной. Никаких пассажиров. Я подумал, что у нас выходной.

— Послушай, — сказал он. — Нет, не слушай. Просто побудь в тишине и понаблюдай. То, что ты увидишь, — это никакое не чудо. Почитай учебник по атомной физике... Даже ребенок может ходить по воде.

Он сказал мне это и, словно даже не замечая, что там была вода, повернулся и прошел несколько ярдов от берега по поверхности пруда. Это выглядело так, как если бы пруд был миражом жаркого летнего дня над каменным озером. Он твердо стоял на поверхности. Ни волна, ни рябь не заб­рызгали его летных ботинок.

— Вот, — сказал он. — Давай, сделай это.

Я видел своими собственными глазами. Это было воз­можно, потому что он там стоял, поэтому я пошел, чтобы присоединиться к нему. Ощущение было такое, словно идешь по прозрачному голубому линолеуму, и я засмеялся.

— Дональд, что ты со мной делаешь?

— Я просто показал тебе то, чему каждый рано или поздно научится — сказал он, — а ты как раз оказался под рукой.

— Но я...

— Послушай. Вода может быть твердой, — он топнул ногой, и звук был такой, будто чем-то кожаным ударил по камню, — или нет. — Он снова топнул, и вода из-под баш­мака обрызгала нас обоих. — Уловил? Попробуй-ка!

Как быстро мы привыкаем к чудесам! Меньше чем че­рез минуту я начал думать, что хождение по воде возмож­но, естественно и... что еще?

— Но если теперь вода твердая, то как же мы теперь сможем ее пить?

— Точно так же, как мы ходим по ней, Ричард. ОНА — не твердая и ОНА — не жидкая. Ты и я решаем, какой она будет для нас. Если ты хочешь, чтобы она стала воздухом, веди себя так, словно это воздух, и дыши ею. Попробуй.

Может быть, это было связано с присутствием столь продвинутого существа, подумал я. Может быть, этим ве­щам позволительно случаться в определенном радиусе, скажем — футов пятьдесят в окружности...

Я опустился на колени к поверхности воды и опустил руки в пруд. Жидкая. Затем я лег и опустил лицо в его голубизну, и вдохнул доверчиво. Она вдыхалась, как теп­лый жидкий кислород, без удушья, без задыхания. Я сел и вопросительно посмотрел на него, полагая, что он без слов знает, что у меня на уме.

— Говори, — сказал он.

— Почему я должен говорить?

— Потому что то, что нужно сказать, точнее всего мож­но выразить словами.

— Если мы можем ходить по воде, дышать ею и пить ее, то почему мы не можем делать того же с землей?

— Так. Молодец. Смотри.

Он легко пошел к берегу, словно по нарисованному озе­ру. Но когда его ноги коснулись земли, там, где начинается трава за песком, он стал погружаться, пока через несколько медленных шагов не оказался по плечи в земле и траве. Словно пруд неожиданно стал островом в море. Какое-то время он плыл по пастбищу, разбрызгивая вокруг темные глинистые капли, потом подержался на поверхности, затем поднялся и пошел по ней. И неожиданным чудом стало видеть человека, идущего по земле!

Я стоял на пруду и аплодировал его исполнению. Он поклонился и похлопал мне.

Я пошел к краю пруда, представил землю жидкой и кос­нулся берега кончиком ноги. На траве кругами пошла рябь. Глубока ли земля? Я чуть было не спросил вслух. Земля была так глубока, насколько я представляю себе. Два фута глубины, подумал я, она будет глубиной два фута. И я по­шел вброд.

Я уверенно ступил на берег и погрузился с головой, мгновенно провалился. Под землей было черно, жутко, и я стал пробираться обратно, задерживая дыхание, барахта­ясь, по направлению к твердой воде, к краю пруда, за кото­рый можно было ухватиться.

Дон сидел на траве и хохотал.

— Ты замечательный ученик, знаешь ли ты это?

— Никакой я тебе не ученик! Вытащи меня отсюда!

— Сам вылезай.

Я перестал барахтаться. Я вижу ее твердой и могу выка­рабкаться тут же. Я вижу ее твердой... и я вылез, весь пок­рытый коркой затвердевшей грязи.

— Парень, ты порядком-таки вымазался, проделывая это!

На его голубой рубашке и джинсах не было ни пылин­ки, ни единого пятнышка.

— А-а! — Я вытряс грязь с волос, вытащил ошметья земли из ушей. Под конец я вытащил бумажник, положил его на траву, шагнул в жидкую воду и очистился тради­ционным влажным способом.

— Я догадываюсь, что есть лучший способ очиститься, чем этот.

— Верно, более быстрый.

— Только не говори мне. Просто сиди и смейся, и дай додуматься мне самому.

— О'кей.

В конце концов мне пришлось, оставив за собой потоки воды, пойти к Флиту и переодеться, развесив мокрую одеж­ду сушиться на креплениях крыла.

—Ричард, не забудь о том, что ты сделал сегодня. Легко забыть свои времена знания и однажды начать думать, что были сны или старые чудеса. Ничто хорошее — не чудо, ничто хорошее — не сон.

— Мир — это сон, говоришь ты, и иногда он чудесен. Закат. Облако. Небо.

— Нет. Их образ — это сон. Красота реальна. Можешь ли ты понять разницу?

Я кивнул, почти понимая. Позже я украдкой взглянул в справочник.

Мир — это твоя ученическая тетрадь, на страницах которой ты решаешь свои задачи.

Он не есть реальность, хотя ты можешь выразить реальность в нем, если захочешь.

Ты также волен написать чепуху, или ложь, или вырвать страницу.

 

 

Главы 12 и 13